Женя Крячко

Ты можешь отмерить семь раз и отвесить и вновь перевесить и можешь отрезать семь раз, отмеряя при этом едва. Но ты уже знаешь как мало успеешь за год или десять, и ты понимаешь, как много ты можешь за день или два. Ты можешь отмерить семь раз и отвесить, и вновь перемерить И вывести формулу, коей доступны дела и слова. Но можешь проверить гармонию алгеброй и не поверить свидетельству формул — ах, милая, алгебра, ты не права. Ты можешь беседовать с тенью Шекспира и собственной тенью. Ты спутаешь карты, смешав ненароком вчера и теперь. Но ты уже знаешь, какие потери ведут к обретенью, и ты понимаешь, какая удача в иной из потерь. А день наступает такой и такой то и с крыш уже каплет, и пахнут окрестности чем то ушедшим, чего не избыть. Иронический человек Мне нравится иронический человек. И взгляд его, иронический, из под век. И черточка эта тоненькая у рта — иронии отличительная черта. Мне нравится иронический человек. Он, в сущности, — героический человек. Мне нравится иронический его взгляд на вещи, которые вас, извините, злят. И можно себе представить его в пенсне, листающим послезавтрашний календарь. И можно себе представить в его письме какое нибудь старинное — милсударь. Но зря, если он представится вам шутом. Ирония — она служит ему щитом. И можно себе представить, как этот щит шатается под ударами и трещит. И все таки сквозь трагический этот век проходит он, иронический человек. И можно себе представить его с мечом, качающимся над слабым его плечом. Но дело не в том — как меч у него остер, а в том — как идет с улыбкою на костер и как перед этим он произносит:— Да, горячий денек — не правда ли, господа! Когда же свеча последняя догорит, а пламень небес едва еще лиловат, смущенно — я умираю — он говорит, как будто бы извиняется, — виноват. И можно себе представить смиренный лик, и можно себе представить огромный рост, но он уходит, так же прост и велик, как был за миг перед этим велик и прост. И он уходит — некого, мол, корить, как будто ушел из комнаты покурить, на улицу вышел воздухом подышать и просит не затрудняться, не провожать. Мне лучше лежать, Ведь все-таки я – мертвец. И греет гнилью склеп, Ржавчиной пахнет доспех. Снаружи веют другие ветра, Не помнят они моих, И мертвое знамя лежит на мне, Словно без смеха – смех. Улыбкой скалюсь – приди, мой враг! Бояться нечего, быль такова, Что ты пережил нас всех. Я был последним, кто шел за тобой, Забыв про сладость сна, Жизнь прошла мимо, прошла любовь… Отметим же твой успех! Умей прощать, говорили мне, Иначе не жить – а ждать, И месть – это, в общем-то, тоже грех. Как пить? Как любить? Как лгать?! Мой склеп надежен, Словно тюрьма, кладке износа нет, Дубовых столбов поминальный ряд Держит гранитный верх. Лет вереница, червей приплод, Что лучше считать? Как знать… Скрипнула дверь. Да чтоб я истлел! Меня пришли поминать. Камень рычит, в знамя – молотом свет, Мой враг? Почему мнмне не встать?! Не дрогнули плечи, и рук – как нет… …На грудь мне легли цветы. Прости, сказал он мне. Прости и – спокойно спать! Я – тот, кто сумел пережить вас всех, Теперь я умею прощать. Хорошо, мой враг, ответил я, Хорошо, да – я буду спать. Как одуряющее пахнут цветы… Спасибо. Пора умирать. Осколки чести и павшим знак, И склепа могильный вздох, Прогнили столбы, мой любимый враг! Выдержишь тяжесть плиты?! Нам лучше лежать, Ведь все-таки мы – мертвецы, И греют гнилью могильный склеп, Ржавчиной пахнут цветы. Каждый выбирает по себе: Женщину, религию, дорогу, Дьяволу служить или Пророку Любовь – это факел, летящий в бездну и только в эти мгновения озаряющий всю ее глубину Когда Воин Света хочет узнать, достоин ли доверия тот, кто рядом с ним, он старается увидеть его глазами