Яков Минченков

Каких друзей война мне подарила. Да тех, кого потом назад взяла. Меня убить хотела и убила. Но что с того, что жизнь не отняла». Но для женщины прошлого нет: Разлюбила и стал ей чужой. Что ж!Камин затоплю,буду пить...... Хорошо бы собаку купить. потому что если не любил значит ты не жил и не дышал. Я дышу и значит я ЛЮБЛЮ я люблю и значит я дышу В.Высоцкий. и я вернусь домой со щитом а может быть на щите в серебре а может быть в нещите но как можно скорей В.цой Шут был вор, он воровал минуты, Грустные минуты тут и там. Неулыбчив и негромок будто — Это не положено шутам. В светлом цирке, между номерами, Незаметно, тихо, налегке Появлялся клоун между нами В шутовском дурацком колпаке. Зритель наш шутами избалован, Жаждет смеха он, тряхнув мошной, И кричит: "Да разве это клоун? Если клоун — должен быть смешной!" Вот и мы... Пока мы вслух ворчали: "Вышел на арену, так смеши!", Он у нас тем временем печали Вынимал тихонько из души. Мы всегда в сомненьи — век двадцатый. Цирк у нас, конечно, мировой, — Клоун, правда, слишком мрачноватый. Невесёлый клоун, не живой. Ну, а он, как будто в воду канув, Вдруг при свете, нагло в две руки Крал тоску из внутренних карманов Наших душ, одетых в пиджаки. Мы потом смеялись обалдело, Хлопали, ладони раздробя. Он смешного ничего не делал — Горе наше брал н на себя. Только балагуря, тараторя, Всё грустнее становился мим, Потому что груз чужого горя По привычке он считал своим. Тяжелы печали, ощутимы — Шут сгибался в световом кольце, Делались всё горше пантомимы И морщины — глубже на лице. Но тревоги наши и невзгоды Он горстями выгребал из нас — Будто обезболивал нам роды (А себе защиты не припас). Мы теперь без боли хохотали, Весело по нашим временам: "Ах! Как нас приятно обокрали — Взяли то, что так мешало нам!" Время! И разбив себе колени, Уходил он, думая своё. Рыжий воцарялся на арене, Да и за пределами её. Злое наше вынес добрый гений За кулисы, вот нам и смешно. Вдруг весь рой украденных мгновений В нём сосредоточился в одно. В сотнях тысяч ламп погасли свечи. Барабана дробь... и тишина... Слишком много он взвалил на плечи Нашего. И сломана спина. Зрители, и люди между ними, Думали: "Вот пьяница — упал". Шут в своей последней пантомиме Заигрался и переиграл. Он застыл не где-то, не за морем, Возле нас, как бы прилёг, устав. Первый клоун захлебнулся горем. Просто сил своих не рассчитав. Я шагал вперёд неутомимо, Не успев склонить главу над ним. Этот трюк — уже не пантомима: Смерть была — царица пантомим. Этот вор, с коленей срезав путы, По ночам не угонял коней. Умер шут, он воровал минуты, Грустные минуты у людей. Многие из нас, бахвальства ради, Не давались: проживём и так! Шут тогда подкрадывался сзади Тихо и бесшумно — на руках... Сгинул, канул он, как ветер сдунул! Или это шутка чудака? Только я колпак ему придумал, Этот клоун был без колпака.